В больших населённых пунктах всегда есть учебные заведения с большим количеством неблагополучных детей: у одних проблемы с дисциплиной, у вторых попивают дома, третьих поколачивают, а у четвёртых не всё в порядке со здоровьем.
Стоит ли удивляться, что местные не горят желанием усоседить своих отпрысков с этими светочами разума, дисциплины и когнитивных навыков, предпочитая отправлять чадо за тридевять земель.
С другой стороны, для мигрантов, перебравшихся в Россию из стран СНГ, такие школы являются последней надеждой и единственной соломинкой. Их детям там рады хотя бы потому, что подушевой принцип финансирования никто не отменял. С ними учатся работать, помогают адаптироваться и стараются выстроить модель, которая была бы одинаково приемлема для всех.
Фактор страха
Однако далеко не всё так уж радужно. В некоторые школы именно из-за большого количества мигрантских детишек и не хотят идти. Контингент-то ведь специфический: помимо приезжих, нередко не в ладах с русским языком, тут же обучаются дети из семей, где родители пьют или сидят в тюрьме (либо коротают время между отсидками).
Под школой для мигрантов чаще всего понимают учебные заведения, где представители этносов с определённой внешностью, обусловленной происхождением из стран Средней Азии и Закавказья, доминируют или представляют критическое большинство. Чаще всего подобные учебные заведения расположены в районах, где прежде коптили воздух огромные заводы, дававшие стране металл – или не металл.
Имидж, да и характерные черты подобных школ не с потолка берутся. Раньше это были шэдэ, а теперь – мигрантские. Их зовут так оттого, что в ней слишком много (по мнению жителей соседних домов) людей с другой внешностью.
Впрочем, они редко становятся в школе большинством. Причём с каждым годом их всё меньше. Если в начальной школе таких детишек до половины класса, в средней школе доля снижается до 10-15%, а к выпуску вообще остаётся один, максимум – три человека. Однако сам факт наличия иных в детском коллективе формирует школе имидж заведения для мигрантов. Это определяет набор фобий, в частности – о том, что дети иностранцев негативно влияют на одноклассников.
Это иногда и в самом деле так. Инклюзия — палка о двух концах, а при неправильном обращении – оружие, которое всё чаще обращается против своего владельца. Стремясь социализировать всех, школа, вернее – бюрократы от министерства образования, добиваются прямо обратных результатов.
Люди это понимают и относятся с недоверием к инициативе. А тут ещё перед глазами маячит сплочённая группа, говорящая на незнакомом языке и стоящая друг за дружку. Выглядит дискомфортно, а когда кучкуются у подъезда – ещё и опасно.
В другие школы таких детей не берут и все понимают, что где-то им учиться нужно, но хотели бы, чтобы это «где-то» было в другом месте.
Видимые и невидимые
По сведениям государственной статистики, в год в страну въезжает 50-60 тысяч детей до 15 лет. Львиная доля находится в столице, но при этом полностью этнических школ с одним доминирующим компонентом тут нет.
При этом часть иностранцев на самом деле – внутренние «уроженцы» из Дагестана, Чечни, других северокавказских республик, а то и приезжие из Поволжья и других национальных регионов. Но их не большинство: речь о второй по численности группе, а к первой принадлежат дети, приехавшие с семьёй из Закавказья.
Среднеазиаты – на третьей строчке, причём казахов почти нет, а из оставшихся 60% приходится на таджиков. Остальных примерно поровну.
Школьная сегрегация
В Российской Федерации, в отличие от англо-саксонской системы, а также Франции и Германии, нет традиции создания моноэтнических гетто. Живут смешанно: в одной квартире – такие, в другой – совсем другие. И в столице, и в других городах мигранты могут жить в центре или спальниках – нет никакой разницы.
Разделение идёт не по этническому, а по социальному признаку. Одни районы – индустриальные: тут стояли фабрики и заводские корпуса, и принадлежащие им домостроительные комбинаты возводили дома для своих рабочих. Точно также для своих сотрудников строили дома академические институты, пожарные, полиция. Вот и появлялись сугубо ведомственные и монолитные в социальном плане дома, улицы, микрорайоны, между которыми уже шла вражда не на жизнь, а на смерть.
«Устойчиво неуспешные» школы
В сегодняшние нормативы школы, которые работают с разнообразными непростыми детьми, не укладываются. Результаты тут паршивые, и никаких шансов на изменение положения нет. Они физически и морально устарели, появившись на стыке 60-80-х, живут старым наработанным материалом, по инерции. Тут старые педагоги, а молодые кадры немногочисленны и пришли из местной среды: ходили в эту же школу и в неё же вернулись, потому что больше идти некуда.
У тех, кто перебрался в Москву и пошёл работать на завод, не было высоких запросов к качеству школьного обучения: лишь бы было, лишь бы уцепиться в столице. Их дети, представленные сами себе, шли затем в ПТУ и техникумы, во времена перестройки гордо названные колледжами.
Размытая идентичность
Но лицо района, да и в целом города, изменилось. Некогда имевшие градообразующую функцию предприятия позакрывали, и люди стали разъезжаться. На их место пришли другие, появилось социальное расслоение, расовое, религиозное.
Стоит тут появиться рынку – и количество семей из ближнего зарубежья начинает расти по экспоненте. Кто-то торгует, другие охраняют или возят, все осваивают окрестности.
И хотя у бывших заводских школ, ныне имеющих репутацию эмигрантских, непростая судьба и плохая репутация, у них есть будущее в силу особенностей, не свойственных другим учебным заведениям. Они несут в себе демократизм, не отказывая в зачислении никому и давая возможность встроиться в общество детям с проблемами в жизни, интеллектуальном и социальном развитии, а также представителям других этнических групп.
Но дело тут не в альтруистическом начале директора и педагогов, несущих свет во тьму и прочие социальные конструкты. Они вынуждены так работать, что обусловлено подушевым финансированием. И мигранты тут – решение проблемы недобора.
Делается это не от хорошей жизни, ведь контингент непрост: почти никто не говорит на русском языке, а большинство не умеет писать и в глаза не видели алфавита, да и учебников нормальных тоже. У 30% за спиной не было учебных заведений, только беспросветная тьма мира, где формально всё пошло от общего советского корня, а на деле превратилось в что-то совсем невразумительное. При этом в школах нет адаптационных программ, обучения русскому как иностранному, и все тяготы этого процесса ложатся на плечи педагогов и администрации.
